Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]
Старик пока ничего не замечает. Он не сводит глаз с глубиномера. Только штурман оборачивает голову.
— Течь в дизельном отделении, — орет кто-то на корме.
— Агитация! — откликается Старик, даже не повернув головы, и затем повторяет еще раз, отчеканивая слоги — А-ги-та-ция!
Шеф было рванулся в направление машинного отсека, но замер на месте, уставившись на манометр.
— Я требую рапорт! — отрывисто заявляет командир, отворачиваясь от манометров и увидев людей, столпившихся в полутьме у кормового люка.
Он рефлексивно втягивает голову в плечи и слегка наклоняет корпус вперед.
— Шеф, подайте мне ваш фонарик, — шепотом приказывает он.
В толпе, нахлынувшей с кормы, происходит шевеление. Они отпрянули назад, словно тигры перед своим укротителем. Один из них даже умудрился поднять ногу и, не поворачиваясь, шагнуть обратно в люк. Прямо как в цирке. Фонарик в руке командира выхватывает из темноты только спины моряков, которые, зажав под мышкой спасательный комплект, спешат проскочить назад в люк, ведущий на корму.
Рядом со мной виднеется лицо помощника по посту управления. Его рот превратился в черную дыру. Глаза широко расширены — я вижу его круглые зрачки. Кажется, будто он кричит, но не раздается ни малейшего звука.
Неужели я схожу с ума и мои органы чувств отказываются повиноваться мне? Мне кажется, что помощник напуган не по-настоящему, а лишь лицедействует, разыгрывая страх помощника по посту управления.
Командир приказывает обоим моторам — средний ход вперед.
— Средний ход вперед — обоими! — доносится из боевой рубки голос рулевого.
Похоже, помощник по посту управления выходит из своего транса. Он начинает украдкой озираться кругом, но никому не смотрит прямо в лицо. Его правая нога осторожно движется по плитам палубы. Языком он облизывает нижнюю губу.
Смягчившимся голосом командир шутит:
— Они понапрасну тратят свои жестянки…
Держащий в руке кусок мела штурман зашел в тупик. Он словно остолбенел на середине движения, но это всего лишь недолгое колебание. Он не знает, сколько черточек можно поставить последней атаке. Вся его отчетность может пойти насмарку. Единственная ошибка — и результат долгого, кропотливого труда можно будет выбросить в мусорный бак.
Он моргает глазами, словно желая прогнать остатки сновидения, затем рисует пять толстых черточек. Четыре — вертикальных, а одну — посередине, поперек четырех первых.
Очередные взрывы раздаются поодиночке — резкие, раздирающие звуки, но с недолгим следующим за ними ревом. Шефу приходится срочно останавливать помпу. Штурман принимается за новую пятерку своих пометок. Когда он проводит последнюю линию, кусок мела выпадает у него из рук.
Еще один оглушительный взрыв. И вслед за ним вновь раздаются такие звуки, будто поезд мчится по небрежно уложенным рельсам. Грохот колес, переезжающих стрелку, чередуется с глухими толчками по щебню. Металлический лязг и скрежет.
Если какая-нибудь заклепка не выдержит напора воды и выскочит, то она сможет — я это хорошо знаю — прошить мой череп насквозь, словно пуля. Давление! Струя воды, врывающаяся в лодку, может перерубить человека пополам.
Тошнотворный запах страха! Теперь они держат нас за яйца. Мы попали в тиски. Теперь наша очередь.
— Шестьдесят градусов — усиливается — шумы появились на двухстах градусах!
В моей голове гремят два, потом еще четыре разрыва. Если так дальше пойдет, они сорвут наши люки, грязные свиньи!
Слышатся стоны и истеричное всхлипывание.
Лодку трясет, как самолет, провалившийся в воздушную яму.
Они накрывают нас ковром.
Удар сбивает двух человек с ног. Я вижу вопящий рот, дрыгающиеся ноги, два лица, искаженные ужасом.
Еще два взрыва. Океан превратился в одну сплошную обезумевшую от ярости массу воды.
Рев затихает, и внезапно наступает тишина. Становятся слышны лишь самые неотъемлемые звуки: слитное гудение моторов, напоминающее жужжание насекомых, дыхание людей, непрерывно капающая вода.
— Передние — десять вверх, — шепчет шеф.
Завывание моторов рулей глубины пробирает меня до мозга костей. Ну почему все вокруг должно издавать столько громких звуков?
Разве Старик не сменит курс? Мы не будем поворачивать? Или он попробует прорваться за кольцо окружения, двигаясь прямо вперед?
Почему акустик молчит?
Если он ничего не сообщает, это означает лишь одно: двигатели на поверхности встали. Но эти сволочи не могли уйти так быстро, чтобы он не услышал их отступления. Итак, они затаились. Они уже пару раз применяли подобную уловку. Но шум эсминца никогда не пропадал на такое длительное время…
Старик держит прежнюю глубину и курс.
Проходит пять минут, и тут глаза акустика неожиданно расширяются, он начинает бешено крутить ручку настройки. Его лоб прорезают глубокие морщины. Сейчас они снова пойдут в атаку. Я не слушаю более его рапорта. Вместо этого я стараюсь сконцентрировать усилия на том, чтобы усидеть на своем месте. Раздаются два громких треска.
— Лодка набирает воду! — сквозь последовавший за взрывом рев с кормы доносится вопль.
— Выражайтесь по форме, — шипит командир на невидимого человека.
Набирает воду! Этот бестолковый морской жаргон! Такое впечатление, как будто лодка что-то делает с водой, употребляет ее. Но как ни назови, а «набор воды» — самое плохое, что могло случиться с нами в подобной ситуации.
Мне кажется, словно следующий удар пришелся прямо в пах. Не кричать! Я до боли в челюстях стискиваю зубы. Вместо меня кричит кто-то другой, таким фальцетом, который проникает через меня насквозь. Луч фонарика описывает круги в поисках визжащего человека. Я слышу новые звуки: стук зубов, похожий на дробь кастаньет, затем шмыганье, хлюпанье. Но рыдает не один мужчина.
Мне на колени падает чье-то тело, чуть было не опрокинув меня. Я чувствую, как кто-то поднимается, ухватившись за мою ногу. Но тот первый, кто рухнул мне на колени, остается лежать плашмя на плитах палубы.
Аварийный фонарь над столом штурмана не зажигается на этот раз. Под прикрытием темноты может незаметно распространиться паника.
Вновь слышны истошные рыдания. Они доносятся от кого-то, скрючившегося у водяного распределителя. Я не вижу, кто это. Внезапно в той стороне оказывается помощник по посту управления, который отвешивает ему такой удар по спине, что он вскрикивает.
Старик оборачивается так, словно его укусил тарантул и отрывисто бросает в сторону распределителя:
— Сообщите мне, когда это прекратится!
Кто? Помощник по посту управления? Тот, кого он ударил?
Когда освещение восстановлено, я вижу, что молча рыдает новенький вахтенный.
Старик велит идти средним ходом.
— Обе машины средний вперед! — подтверждает рулевой.
Это означает, что теперь плавучесть лодки невозможно поддержать на малом ходу. Слишком много воды просочилось в кормовой отсек.
Шум винтов слышится отчетливее, чем когда бы то ни было. Рычащий ритмичный пульс. В качестве контрапункта подойдут звук холодильного агрегата мороженщика, к которому примешиваются стрекотание миксера и жужжание дрели. Полный вперед!
Стрелка глубиномера прошла еще несколько делений вперед. Лодка медленно погружается. Шеф не в силах остановить ее — продувание цистерн вызовет слишком много шума, а о том, чтобы откачать воду, не приходится и мечтать.
— Сто девяносто градусов! — докладывает акустик. — Сто семьдесят градусов!
— Курс шестьдесят градусов! — приказывает командир и убирает туго натянутый стальной трос перископа. — Будем надеяться, мы не оставляем за собой масляный след, — замечает он как бы невзначай.
Утечка топлива! Эти слова молнией проносятся по отсеку, эхом отзываются в моей голове и перед моими закрытыми глазами плывут разноцветные полосы. Если топливо поднимается из лодки на поверхность, то противнику лучшей цели и пожелать нельзя.
Командир кусает нижнюю губу.
Здесь темно, но солярка пахнет даже и во тьме — ею разит за километр.
Из рубки акустика доносится шепот:
— Эсминец слышен очень близко!
Командир так же шепотом отвечает:
— Обе машины — малый вперед. Рули глубины — на минимум!
Он снимает фуражку и кладет ее рядом с собой на рундук с картами. Знак капитуляции? Неужели наш поход подходит к концу?
Акустик высунулся из своей каморки, будто собираясь сообщить что-то. Но он не открывает рта. Лицо стало окаменело от напряжения. Внезапно он снимает наушники. Я знаю, что это означает: шумы повсюду, так что больше нет смысла определять, откуда они исходят.
Теперь я их и сам слышу.
Сокрушительный грохот разрывов, словно весь океан рушится в преисподнюю. Конец! Кромешная тьма!
— Я когда-нибудь услышу рапорт по форме? — раздается неузнаваемый голос прежде, чем я открываю глаза.
